Труды по истории Москвы - Страница 109

К оглавлению

109

Таковы, скажем прямо, плачевные для историка результаты исследования. В различных наслоениях текстов С. К. Шамбинаго ищет риторические наращивания и легендарные подробности, не желая ответить на вопрос, каким образом имена и названия местностей конца XIV века могли внезапно появиться под рукой редакторов XVI–XVIII веков. А насколько поспешны выводы автора, видно из того, что вторую редакцию сказания он преспокойно относит к концу XVI века, тогда как сама Вологодско—Пермская летопись, где помещена эта редакция, возникла в середине XVI века и известна нам в списках второй половины этого века. Выходит, что сказание моложе той летописи, куда оно внесено в готовом виде; другими словами, писцы переписали сказание за 20–30 лет до его возникновения.

Результаты исследования С. К. Шамбинаго подвергнуты были серьезной критике. А. А. Шахматов пришел к мысли, что летописная Повесть о Мамаевом побоище была составлена через год—два после Куликовской битвы, хотя и не дошла до нас в первоначальной редакции. Тогда же возникла официальная реляция о походе великого князя. Одновременно при дворе Владимира Андреевича Серпуховского появилось описание битвы, прославлявшее Владимира и двух Ольгердовичей, которое было близко по стилю к «Слову о полку Игореве». В начале XVI века для митрополичьего летописного свода составляется Сказание о Мамаевом побоище. Сказание, которое не дошло до нас в чистом виде, восстанавливается путем сравнения его трех первых редакций.

Не все ясно в схеме А. А. Шахматова, но она намечала путь, по которому пойдут авторы будущих работ, ибо близость трех редакций сказания о Мамаевом побоище бросается в глаза, а подробности о великой битве так многочисленны и жизненны, что их нельзя объяснить риторическими отступлениями и выдумками, поэтому надо предполагать существование письменных записей о Куликовской битве.

В задачу этой работы не входит изучение литературной судьбы редакций сказания и их взаимоотношений, но для нас драгоценны те подлинные черты московской действительности XIV века, которые дошли до нас в этих сказаниях и еще различимы под пластами позднейшего времени. С этой точки зрения мы и будем рассматривать произведения, рассказывающие о Мамаевом побоище, прежде всего Задонщину, которую надо причислить к московской литературе.


ЗАДОНЩИНА


Это произведение давно привлекало к себе внимание историков литературы. Однако большинство авторов обращало главное, внимание на подражательность этого памятника, на связь его со Словом о полку Игореве. С. К. Шамбинаго так и пишет: «Это произведение, носившее обычные названия Слова или Сказания или Списания, но получившее потом название „Поведания“, было написано в подражание Слову о полку Игореве, с сохранением не только его образов и выражений, но и плана».

Новейшие исследования, принадлежащие таким крупным ученым, как В. Ф. Ржига и В. П. Адрианова—Перетц, отошли уже от этой примитивной точки зрения, исходя из мысли о гораздо большем художественном значении этого произведения. Задонщине посвящен и труд на французском языке А. Мазона, который восхваляет это произведение с целью доказать, что оно было источником «Слова о полку Игореве». Это последнее Мазон считает подложным произведением, составленным в конце XVIII века. Путем восхваления хорошего убивается лучшее.

В настоящее время вопрос о происхождении «Задонщины» все более привлекает к себе исследователей, тем более что найден еще новый полный список этого сочинения. Лично мне он был известен давно, как работавшему над летописцами Государственного исторического музея. Новый список «Задонщины» включен в состав Новгородской 4–й летописи типа списка Дубровского (рукопись Музейского собрания № 2060).

Имя Софония «Рязанца» привело исследователей к мысли о немосковском происхождении «Задонщины». С. К. Шамбинаго, например, связывая происхождение этого произведения с авторством Софония, иерея, рязанца, названного в одном списке брянским боярином, рисует картину приезда южного уроженца в Рязань, куда привозится рукопись «Слова о полку Игореве», а может быть, целая библиотека.

В. Ф. Ржига также считает автором «Задонщины» рязанского иерея Софония, называя его поэтом—рязанцем. Всюду говорит о Софонии—рязанце как авторе «Задонщины» и В. П. Адрианова—Перетц. По—иному подошел к вопросу об авторе поэмы о Донской битве А. Д. Седельников, написавший интересную статью, которая связывает «Задонщину» с псковской письменностью. Однако доказательства автора шатки и стоят далеко от самого текста «Задонщины».

Между тем текст «Задонщины» сам по себе говорит о том, что автор писал ее в годы, близкие к Куликовской битве и был прекрасно осведомлен о жизни московских высших кругов. Так, в Слове появляются московские «болярыни», жены погибших воевод: жена Микулы Васильевича – Марья, жена Дмитрия Всеволожского – тоже Марья, Федосья – жена Тимофея Валуевича, Марья – жена Андрея Серкизовича, Оксенья, или, по списку Ундольского, Анисья – жена Михаила Андреевича Бренка. Надо предполагать хорошую осведомленность автора «Задонщины» в московских делах, чтобы объяснить этот список боярских жен, интересный и понятный только для современников. Конечно, не позднейшему автору принадлежат и такие слова, рисующие грозную русскую рать: «Имеем под собою борзыя комони, а на себе золоченые доспехи, а шеломы черкасьские, а щиты московскые, а сулицы ординокие, а чары франьския, мечи булатныя». «Сильный», «славный», «каменный» город Москва, быстрая река Москва стоят в центре внимания автора.

109